Версiя для друку Обговорити в форумi

С огромным волнением, душевным расстройством и угнетением смотрел по телевизору слушания в Верховной Раде страны по случаю 70-летия голодомора в Украине в 1932 - 1933 годы. Нахлынувшие воспоминания разбередили душу. Ведь я был малолетним свидетелем тех далеких трагических событий. С позиции 8-летнего возраста трудно было разобраться в той ситуации,  но хорошо помню, как хотелось есть, когда есть было нечего. И малюсенький кусочек темного хлеба землистого цвета, со всякими немыслимыми добавками, твердого как цегла, казался ценнее всяких высоких ценностей. Странно, но это чувство, как хроническая, неизлечимая болезнь, сохранилось до сих пор.

Язык не поворачивается сказать, рука не поднимается написать - "голодомор", то есть искусственный, преднамеренный "мор". Не укладывается в голове, что чья-то даже самая высокая "царственная" голова могла додуматься и распорядиться - голодом уничтожить свой народ.
В моем селе Речки, пострадавшем не менее других на Сумщине, не говорили и не говорят "голодомор", а "голод 33-го" или просто "33-й рік". И этим все сказано.
Помню отдельные эпизоды тех страшных дней. Голод начался с осени 1932 года, а пик его пришелся на весну и лето (до нового урожая) 1933 года. Хотя не помню ни одного сытного года. Действительно, накануне, то есть в 1932 году, был сильный неурожай. Скудные припасы "загудели" в "закрома родины", а потом бригады "ударников" (не помню, почему их так называли) ходили по дворищам и выметали все до зернышка. Шуровали острыми металлическими щупами в копи-цях соломы, сена, в земле во дворах и огородах, погребах, заглядывали даже в горшки и чугунки в печах. Бригады формировались по три - пять человек из районных представителей, привлекались в них и по одному-два местных "активиста", поэтому и легче обнаруживались бесхитростные схроны селян. Их боялись. Когда зловещие темные фигуры появлялись на улице (черная или темно-синяя одежда у них тогда была модной, как сталинская униформа), селяне из двора во двор передавали: "Ударники" идут".
Запомнился такой эпизод. В начале 33-го, где-то в феврале или начале марта, снега было еще много, но солнышко уже пригревало и начиналась, как у нас говорят, "одлыга". Мать достала из потаенной схованки немножко жита, высыпала на стол и стала выбирать руками остюки и прочие бурьянные примеси. Отец налаживал мельницу, над созданием которой длинными зимними вечерами корпел при свете коптилки. Отец свое изобретение тоже тщательно прятал (если бы "ударники" застали, то разбили бы да еще и наказали). В печи в чугунке закипала вода для затирки. Ничего другого не было. Ми два года назад отделились только от общего дедового двора, построив из разобранного старого амбара хатынку в одну комнату (интересно, такая ли на Канарах  у экс-президента?). Корову еще не успели заиметь, да и поросенка не за что было купить, а кур уже всех поели. Меня же послали на улицу: быть на "стреме" возле двора, если кто появится чужой, то дать знать. Да загулялся я и проворонил: глядь, а черные фигуры рядом. Стремглав бегу в хату, кричу: "Тату, "ударники"!" Батько вмить накрыл рядном свое хозяйство, а нас с матерью - в сени. Братик, ему было полтора года, спал на печи. Сени - на засов. Стоим, не дышим (в світлиці ніде було сховатись, все просматривалось со двора).
Подходят: тук-тук. "Хазяїн, відчиняй!"
Мовчимо. "Михайло, - каже свій "активіст". - Ти ж вдома, я знаю. Відчиняй, а то гірше буде!" А меня кашель стал разбирать, накануне простыл в рваной обуви. Батько тоді свою широченну долоню - на ніс і рота зажав. В мене в очах потемніло, зовсім задихаюсь. Нарешті "ударники" пішли, пообіцявши вернутись. Батько мене відпустив, а я - брик і неживий. Потерял сознание. Ох, как мои родители испугались, давай меня в чувство приводить. Отец не так давно три года служил в красной кавалерии, его там научили оказывать первую помощь. Давай меня откачивать, применяя искусственное дыхание. Очухався, слава Богу. Мать долго ревела и все посылала проклятия вслед "ударникам" и "радянській владі", и "вождю мирового пролетариата"...
Пришла весна! Зазеленели луга и рощи.
У нас за селом была (и сейчас есть) балка, виївка. Она использовалась для выпаса скота. Так рвали все, что считалось съедобным: щавель, лебеду, одуванчики и прочую зеленую "живность". А как на деревьях появились листья, кинулись их обрывать, особенно липы, яблони, груши, другие фруктовые деревья. Ели все это и сырым, сушили, толкли и добавляли в муку, если у кого хоть горсть осталась, в картошку и пекли хлеб или оладьи. А до этого, как только растаял снег, ходили на поля, по уши в грязи, искали случайно оставшиеся в земле мерзлые картошку и свеклу.
Возле нашего двора росла липа, высокая такая, ветвистая. Так я и соседские пацаны обскубали ее так, что только верхушка стояла в листьях, как веник...
Накануне осенью отец как-то умудрился ночью в конце огорода закопать в небольшую ямку цукрові буряки. Хорошо помню, бо я подсвечивал ему фонарем. И так замаскировал, что "ударники", пошуровав в огороде, ямку ту не обнаружили. Весной откопали и ели "от пуза" эту сладость - и варили, и парили, и жарили. Отец немного и продал односельчанам. Помню, пришел покупать совсем доходной тот "активист", что ломился в нашу хату. "Ударникам" он уже не нужен был. Отец ему взвесил на безмене полпуда, а он не мог оклунок взвалить на плечо. Отец ему помог, а он так виновато прохрипел: "Добосякувався я, у своїх тряс, а тепер клуночок не підніму..."
Еще один печальный эпизод отложился в памяти. Время шло ближе в лету 33-го. Я закончил кое-как первый класс, заболел корью... Отец и мать рано утром уезжали на поле (пока на свое, в колхоз мы вступили после 33-го). Мать отрезала ломтик хлеба землисто-зеленого цвета, твердого как камень, положила в печь за заслонку и сказала: "Оце тобі, синок на день, їж не зразу, а маленькими шматочками, та нікого не впускай, нікому не давай, а то накажу". Хотя и был я болен, но кушать хотелось, однако терпел, к хлебу не дотрагивался, ждал, пока солнце повернет на обед. Но тут в окне появился мой друг Сашка Шевченко. Я его сразу не узнал, лицо одутловатое, явно опухшее с голоду. Стал канючить: "Ваню, дай шматочок хліба, хоча б малюсенький, я три доби нічого не їв. Сестричка моя вмерла і мати вмирає. Дай, благаю. Я тобі зошита дам. І грифель дам, дивись, як пише".  "Ні, немає", - отказываю я. "Он там є", - показывает рукой на заслонку. А потом открыл окно (как-то оно оказалось не закрытым на шпингалет), оно было низенькое, перемахнул через подоконник и - к заслонке. Схватил хлеб и стал его переламывать пополам, это ему не удавалось, тогда стал кусать зубами, наконец, переломил на две половинки, посмотрел на обе и ту, что побольше, положил обратно за заслонку. И скрылся также через окно. Я горько расплакался от бессилия и обиды в предчувствии наказания матери. Через полчаса или чуть больше вновь в окне появилась фигура Сашка: "Ваню, не лай мене, пробач, я дуже їсти хотів. Я і мамці трохи дав. Ось скоро жито поспіє, я тобі поверну".
Вечером сразу рассказал матери о случившемся. Она разрыдалась, погладила меня по голове: "Заспокойся, синок, не буду тебе наказувать". Взяла оставшийся кусочек и отнесла в тот дом. А потом из горсти муки сварила "затірку", накормила нас всех, все плакала и приговаривала: "Їж, їж, синок, ми дождемося кращої долі". (Ждем мы ее 70 лет и теперь уже не дождемся). А семья Шевченко вся померла от голода...
Люди как могли спасались от голодной смерти, но ее костлявая рука настигала многих. Одни, заколотив окна крест-накрест, семьями уходили побираться в города и соседние области России или еще куда. Некоторые пешком шли в "якономии" (так называли совхозы, обосновавшиеся в бывших помещичьих усадьбах), но там не всех и не всегда принимали. Иные не доходили туда, умирали на дорогах. Немало домов осталось пустовать после голода, их хозяева умерли или не вернулись из похода за милостынью. Наша семья выжила, хотя очень отощала. Помогли отцовские буряки, спрятанные им от "ударников" осенью 32-го...
Прошло семь десятилетий после той народной трагедии. За долгие годы в нашей истории сталось немало горьких страниц, но события 33-го года сравнимы разве только с Великой Отечественной войной. Но почему-то все годы правда скрывалась, не было почти никаких публикаций ни в прессе, ни в исторической и художественной литературе. Правда, однажды еще до войны в романе Панферова "Бруски", помню, пролился свет об этих событиях, правда, на Волге, а не на Украине. Больше ничего не припоминается.  Перелистываю "Историю Коммунистической партии Советского Союза" в 750 страниц, издания 1974 года, в которой подробно описываются исторические и политические события в СССР и в мире за 90 лет. Так вот, в разделе за 1932 - 1933 годы говорится об успешном досрочном выполнении первой пятилетки, о превращении СССР из страны аграрной в страну индустриальную. О создании колхозного строя, ликвидации кулачества как класса, о том, что "успехи социализма во всех областях народного хозяйства обеспечили коренной подъем материального положения трудящихся". Это утверждалось на январском (1933 года!) Пленуме ЦК партии и на проходившем в феврале того же года (!) I Всесоюзном съезде колхозников-ударников. И ни слова о страшном голоде. И во все последующие годы не удавалось прочитать что-либо об этом жутком событии. И только в конце 80-х, в начале т. н. "перестройки", когда печатные и иные средства массовой информации "развязали языки" в одном литературно-художественном журнале (кажется, "Новый мир") мне попалась на глаза напечатанная мелким шрифтом документальная повесть одного английского историка о голодоморе на Украине с указанием конкретных дат и мест, документальных материалов. Запомнился один эпизод.
На станции Купянск (или возле нее) на обширной площади, огороженной колючей проволокой, под открытым небом прямо на землю ссыпали зерно, реквизированное "ударниками" у селян. Очевидно, оно предназначалось для отправки вагонами куда-то по назначению. Этот огромный бурт охранялся с двух вышек часовыми с винтовками и пулеметом. Голодные люди днями и ночами толклись там, пытаясь сквозь "колючку" выхватить горсть зерна, но часовые их отпугивали выстрелами вверх. Но однажды доведенная до отчаяния голодом толпа прорвала в одном месте ограждение и ринулась на зерно. Насыпали кто во что горазд: за пазуху, в карманы, шапки, картузы и торбочки. Выстрелы вверх не помогли... Тогда "застрочил из пулемета пулеметчик молодой". Были убитые и раненые. Зерно окропилось человеческой кровью. Но примечательный финал этого эпизода: зерно пролежало под охраной до глубокой осени, никто его не грузил, пошли дожди и слякоть, и оно пропало, сгнило...
И все-таки не могу согласиться с утверждением, что голодомор был преднамеренным. По-моему, это была преступная халатность сталинского режима, не принявшего мер к перераспределению продовольственных ресурсов или закупке их за границей у капиталистов. И это тяжкое преступление, повлекшее гибель советских людей, оправдать невозможно.
Не согласен и с утверждением, что голод был только на Украине. Вспоминаются опубликованные в одной газете не так давно гневные письма и телеграммы М. Шолохова И. Сталину: "...хутора и станицы Дона вымирают от голода...". Во время войны я жил на Кубани, и старожилы рассказывали о голоде в тех краях. Мой хороший знакомый, ровесник, в детстве проживал в г. Аягуз Семипалатинской области в Казахстане и вспоминает, как в 33-м году в этом маленьком городке на улицах валялись трупы казахов, умерших от голода...
Недавно, в канун Нового года и Рождества, вновь побывал в родном селе. Там проживают мои двоюродные братья и сестры, тоже старые, пенсионеры, как и я. Удручающее впечатление произвело на меня мое село 2003 года своей опустошенностью, бесперспективностью. Колхоза нет, вместо него пять фермеров или арендаторов, которым люди сдают свои земельные паи, получив за год по 300 кг зерна, это по нынешним ценам около 150 гривень. Не густо. Улицы моего детства, родные Бухкалівка, Костюківка, Шагаровка встретили меня пустошью, как после 33-го года. Многие подворья, огороды заброшены, заросли бурьянами в человеческий рост, некоторые дома или снесены, или стоят пустыми с заколоченными окнами. Мосток через речку моего детства разрушен, без перил, остались две дощечки, по которым опасно ходить, чтобы не "загудеть" вниз. Невестка Мария Ивановна (жена двоюродного брата) работает в сельской библиотеке 30 лет. Пришла с работы продрогшей - четыре зимы библиотека не отапливается, как и в других селах района. Дороги еще в худшем состоянии, чем 70 лет назад. А все потому, что не стало хозяина. Соцкультбыт, как весь коммунхоз, переданы сельсовету, а что он, безденежный, может?
Как мне рассказали, сейчас в моих Речках проживает около двух с половиной тысяч человек, а лет 15 - 20 назад, помнится, было 12 тысяч. Взрослые, молодые и здоровые, разъехались по городам, в том числе в сосед-
ние области России - Курскую, Белгородскую, Орловскую. Остались старики и старухи - пенсионеры. А какая пенсия у рядовых колхозников, всю жизнь проработавших на земле? В два - три раза ниже прожиточного минимума. Конечно, огороды, подворье - подмога, да не всем под силу их обрабатывать и содержать. Поэтому не у каждого имеется коровенка. Но живут, хлеб жуют, не голодают, как в 33-м. А какая родючая земля здесь: чорнозем - что воронье крыло! Обидно за своих земляков, не воспользовавшихся в полной мере обещанными благами реформирования аграрного сектора...
Прочитал где-то мудрые цитаты из Евангелия: "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит".
Стоило бы задуматься над этими словами из Святого Писания...
Иван ТУРЧИН,
инвалид Великой Отечественной войны ІІ группы.
г. Симферополь.

***

Київська міська організація Української Народної Партії оголосила про збір свідчень очевидців української трагедії - голодомору.
З проханням надати матеріали, документи, фотографії, спогади про події, що відбувалися під час голодомору, для створення й видання всеукраїнського мартиролога звернулись учасники "круглого столу", народні депутати України Валерій Асадчев, Іван Заєць, Левко Лук'яненко, Павло Мовчан, Володимир Черняк. "Круглий стіл" проходив у Києві за ініціативою столичної організації Української народної партії. Для збору матеріалів організатори також запропонували створити Всеукраїнський комітет представників громадських організацій та політичних партій "Правда про геноцид української нації", який би опікувався проблемами вивчення історичних відомостей про страшні події в Україні.
Запрошуємо наших читачів, навіть тих, хто разом з І. Турчином вважає, що ніякого геноциду голодом не було, а була лише "преступная халатность" (нічого собі - халатність з багатомільйонними жертвами, які й досі не можна полічити!?) надсилати свої спогади-свідчення про голод в Україні до редакції "Кримської світлиці". Саме вони, ці свідчення, й допоможуть остаточно визначитися з оцінкою цієї страшної трагедії в житті нашого народу.

Версiя для друку Обговорити в форумi

"Кримська Свiтлиця" > #11 за 14.03.2003 > Тема ""Білі плями" історії"